Три красных квадрата на черном фоне
Скачати 2.01 Mb.
|
| ТОНИНО БЕНАКВИСТА Три красных квадрата на черном фоне Посвящается Моско, художнику Убедив Эллис Токлес позировать ему для натюрморта, Хуан Грис попытался свести ее тело и лицо к простейшим геометрическим формам, но полиция прибыла вовремя и забрала его.Вуди Аллен А тут нас снова ждал грустный перечень самоубийств абстрактных экспрессионистов: Горки повесился в 1948 году, Поллок разбился пьяный на машине, и почти одновременнозастрелился Китчен — в 1956 году, а затем в 1970 до смерти себя изрезал Ротко, ужасающее было зрелище.Курт Воннегут. Синяя Борода 1 Тридцать пять полотен, на всех практически одно и то же — неописуемые черные царапины на черном же фоне. Навязчивая идея. Болезнь. Когда их доставили в галерею, я стал распаковывать их одно за другим, все быстрее и быстрее, надеясь на какой-нибудь сюрприз в виде цветного пятна. Всем они сразу показались зловещими. Даже Жаку, моему напарнику. На самом деле это он мастер развески, а я так, на подхвате. — Слушай, старик. Мы зашиваемся. Через двадцать пять минут открытие! Директриса галереи дала нам всего четыре дня на монтаж выставки — всех этих картин и трех монументальных скульптур, из-за которых Жак чуть не свернул себе поясницу. Сваренные между собой ошметки стальных листов высотой под четыре метра. Два дня мы потратили только на них — вдвоем. Стоило посмотреть на физиономии грузчиков, которые их привезли. «Они что, не могли придумать что-нибудь, чтобы в грузовик помещалось, художники хреновы!..» Грузчики часто страдают из-за современного искусства. Мы с Жаком тоже, несмотря на привычку. Никогда не знаешь, с какой стороны к ним подойти, к этим произведениям. И в прямом и в переносном смысле. Мы уже ко всему готовы, но все равно никогда не знаем, что сейчас появится из недр грузовика. Семнадцать сорок, а официальное открытие вернисажа назначено на восемнадцать ноль-ноль. Шампанское охлаждается, официанты — уже при галстуках, уборщица только что закончила пылесосить четыреста пятьдесят квадратных метров коврового покрытия. А у нас, как всегда, проблема под занавес. Иначе не бывает. Но моего напарника этим не испугаешь. — Ну и куда мы ее повесим? Вот она, проблема. Развесить тридцать пять черных, похожих как две капли воды, полотен — это просто. Но среди них затерялась еще одна картина, вот эта — сирота. Распаковав ее, я первым делом подумал, что она попала сюда случайно, по ошибке, и еще — что я видел ее уже где-то, в другой коллекции. В отличие от остальных, эта очень красочная: много ярко-желтого — просто огненного, и прямо из этой желтизны торчит церковный шпиль академического рисунка. Светлая вещица, радостная. Я бы даже сказал — веселая. Только не думаю, что этот термин принят в высших художественных сферах. Мы оставили ее на самый конец. Директриса галереи, выдающаяся госпожа Кост, специалист по шестидесятым, молнией пролетела мимо, ничем не облегчив нашей участи. — С этой будет проблема, я знаю, она плохо уживается с остальными. Найдите ей какое-нибудь местечко, чтобы не бросалась в глаза и где бы ей дышалось полегче. Давайте, давайте, я вам доверяю, поторопитесь. Чтобы не бросалась в глаза… Интересно, как это она не будет бросаться в глаза среди этих черных махин? Довольно красивых — пусть, но жутко агрессивных. Жан-Ив, реставратор, потешается, глядя, как мы вертимся туда-сюда. Он лежит на полу в белых перчатках, подправляя уголок поврежденного холста. Он-то уже почти закончил. — Осталось четверть часа! — орет он, чтобы завести нас еще больше. Гости с пригласительными билетами в руках уже подпирают стеклянные двери. — Попробуй у окна, — говорит Жак. Я держу картину на вытянутой руке. Он отступает немного назад, чтобы посмотреть, как это будет выглядеть. — М-м-мм… — Осталось десять минут, — говорю я. — И все равно — м-м-мм… Он прав. Софиты подсветки и дневной свет создают неудачный контраст. Главное, на вернисаже должен появиться министр. И если он застанет нас тут, торчащими, как идиоты, с картиной под мышкой, тетя Кост пришьет нам дело. Вспоминается вечер, когда за два часа до открытия мы получили из Австралии некое произведение искусства. В деревянном ящике — пятнадцать бутылок, в разной степени заполненных водой. Называется «Акула». И ни фотографии, ни описания, а сам художник в это время в Сан-Паулу на Биеннале. Посетители уже скребутся под дверью. Жак нечеловеческим усилием воли ухищряется влезть в шкуру автора. Щелк — и составленные в определенном порядке бутылки складываются в акулу, контуры которой обозначены уровнем воды в них: вид сбоку, спинной плавник, челюсти, хвост — все на месте. Мы успели в самый последний момент Всевосхищаются выдающимся произведением. А я восхищаюсь Жаком. Он все крутится вокруг себя, одновременно спокойный и бешеный. Жан-Ив закончил со своими подправками и опять хихикает. — Эй вы, дуэт, не смешите людей… — Заткни пасть, — безмятежно отзывается Жак. Он вынимает молоток из висящей на поясе кобуры для инструментов и достает из кармана комбинезона крюк нужного размера. — Нашел, старик… Он срывается с места, и я едва поспеваю за ним с картиной в руках. В зале, где на стенах уже висят четыре холста, он снимает два из них, потом один вешает обратно, кружит по залу, снимает остальные… Вот уже все они лежат на полу, в воздухе пахнет катастрофой, он меняет два холста местами, потом лихорадочно возвращается к первоначальному варианту. Входит Лилиан, смотрительница, с ключами в руках и предупреждает нас, что больше не может задерживать открытие. Жак не слушает ее, он продолжает кружить в не понятном ему самому танце. Но вот, даже не отмерив высоту, он вбивает крюк на освободившемся участке стены. — Давай, вешай, — бросает он мне. Я вешаю картину и оглядываю зал «панорамным» взглядом. Все на месте. Черные висят в ряд, выровненные по верхнему краю. А желтая — на «обратной» стене — таким образом, что ее можно заметить, только выходя из зала. Как бы отдельно, но при этом вместе со всеми. И ровно. Мне даже не нужно проверять уровнем. Разряженная в пух и прах Кост вся трепещет в своем вечернем платье. — Молодцы, ребята, вы заслужили по глотку шампанского. Только идите сначала переоденьтесь. Понятно. Мы со своими молотками и комбинезонами создаем беспорядок в зале. Жан-Ив разглядывает желтую картину, уткнувшись в нее чуть ли не носом. — Да, тут есть проблемка… — Мы уже заметили. — Да нет, я про другое… Не знаю… Смесь масла и акриловых красок… Это ненадолго… И что-то тут на шпиле не то, не знаю даже… — А что, разве нельзя писать чем хочешь? Первые гости медленно заполняют зал. — А название у нее есть? — спрашивает меня Жан-Ив. — Понятия не имею. — Странно… Жестко улыбаясь, Кост просит нас выйти. Мы подчиняемся. Через десять минут Жан-Ив, Жак и я, чистые и свежие, встречаемся у стойки, где Лилиан увлеченно раздает журналистам каталоги. На обложке белым по черному написано: «Этьен Моран. Ретроспективная выставка». Официант предлагает нам бокалы. Я отказываюсь. — Почему ты никогда не пьешь? — спрашивает Жак. В холле стоит привычный для таких сборищ гвалт. Люди толпятся вокруг огромной скульптуры напротив входа. — Я не люблю шампанское. Это неправда. Я его обожаю. Но после восемнадцати часов я должен быть трезвым как стеклышко. Вечер будет долгим. Не здесь — поблизости. В нескольких сотнях метров отсюда. Но это слишком долго объяснять. Жан-Ив поднимает нос от каталога. — Желтая картина называется «Опыт № 30». Это последняя работа Морана. — Почему последняя? — Он вскоре умер от рака. И нет больше ни одной работы с таким названием: «Опыт». Странно: всю жизнь писать черным, а напоследок выдать желтую. — Ну, это все непостижимые тайны творчества, — говорю я. — Поди узнай, что творится в голове у художника. Тем более если он знал о своем раке. Это ведь не помешало ему наделать статуй автогеном. Почему бы тогда не желтая картина… Но Жан-Ив прав. Картина странная. И что меня интригует больше, чем цвет, так это рисунок. Вся остальная продукция Морана — чистая абстракция, и только этот церковныйшпиль — такая точность… У меня такое впечатление, будто я уже видел такое взаимное влияние цвета и объекта изображения. Странно, можно подумать, что художник пожелал завершить свою творческую карьеру, опровергнув все то, что было им создано до сих пор, — одним мазком… мазком жизни… Однако мне некогда на этом зацикливаться. Время, время… — Ты не останешься? — спрашивает Жак. — Не могу. — Ты никогда не остаешься. После шести ты всегда удираешь как заяц! Только тебя и видели! Расскажешь как-нибудь, чем это ты занимаешься после шести? Ты что, влюбился? — Нет. — Тогда что? Просто у меня начинается настоящая жизнь, вот и всё. Моя жизнь не здесь. Она начинается после шести вечера и заканчивается поздно ночью. Я забираю пальто и прощаюсь со всеми сразу. Вообще-то на вернисажах я всегда скучаю. Лилиан просит зайти меня завтра — заполнить ведомость и заглянуть в кассу. Ну что ж, воздушный поцелуй всей команде и низкий поклон современному искусству. Теперь можно заняться и другим искусством, моим собственным. Господин Перес, консьерж, выглядывает из своей каморки. — Ну что, молодежь! Бежим проведать приятелей? — Ага! До завтра! — как всегда отвечаю я, чтобы поскорее свернуть разговор. Вот и всё… Я выхожу из галереи и лечу в сторону улицы Фобур-Сент-Оноре. Дни становятся длиннее, фонари еще не зажглись. Да здравствует февраль, особенно его конец. Пропустив автобус, я перехожу на зеленый. Потом срезаю по авеню Ош, поднимаю воротник — зима все упрямится. На площади Терн цветочный рынок день ото дня становится все красивее. Устричники из соседней пивной выносят ведра с пустыми раковинами — все еще сезон. Сегодня у меня прекрасное настроение. И я сейчас им всем покажу. Авеню Мак-Магон. Мне бешено сигналит «-Р-5». Я никогда не перехожу по заклепкам, ну и что? Ну вот. Я пришел. Прежде чем войти, я поднимаю голову, чтобы прочитать гигантскую вывеску храма. Моего храма. ^ Взбежав по лестнице на третий этаж, я попадаю в залы. Делаю глубокий вдох, вытираю ладони о лацканы пальто и вхожу. Свет, шум, запах, суета. Я — дома. Бенуа и Анджело издают приветственный клич, игроки на антресоли смотрят на меня сверху вниз, я машу им рукой, Рене, распорядитель, хлопает меня по спине, официантка Матильда подходит, чтобы забрать пальто. Все крутом играют, курят, веселятся. После нескольких часов сплошных гвоздей и крюков мне просто необходим этот всплеск жизни. Публика здесь совсем не та, что ходит на вернисажи. Здесь не думают ни о чем, здесь забывают даже об игре — здесь шумят, а могут и часами не проронить ни слова. Я же — наркоман, который становится самим собой лишь после первой дозы, принятой с наступлением темноты. Прибавьте к этому еще и порцию счастья. Неоновые лампы горят над всеми столами, кроме стола номер два. Он оставлен для меня. Я вижу, как со стула робко поднимается паренек и направляется ко мне. Не знаю почему, но он кажется мне пареньком, хотя он не моложе меня. Тридцатник, где-то так. Он едва успевает раскрыть рот, но я перебиваю его как можно учтивее: — Мы договаривались на восемнадцать ноль-ноль, не так ли? Послушайте… мне крайне неудобно, но сегодня играет вице-чемпион Франции, я сам не участвую, но мне хотелось бы посмотреть. Простите, что заставил вас прийти зря… — Ну-у-у ничего страшного, можно перенести занятие на завтра, — отвечает он. — На завтра?.. Да, хорошо, завтра, и бесплатно — в возмещение моральных издержек. Что-нибудь в районе шести, как сегодня? — Отлично… А можно я сегодня останусь? То есть… я хочу сказать… можно мне тоже посмотреть? — Конечно! Воспользуйтесь случаем, снимите стол и потренируйтесь: отработайте серию накатов, например. Для наглядности я расставляю шары, которые только что принес Рене. — Между белыми не больше двадцати сантиметров, а с красным — варьируйте расстояние: сначала до прицельного должно быть не больше ладони. Про отыгрыши пока не думайте. — А что это такое — отыгрыш? Вы мне уже говорили, но я… — Отыгрыш, это значит сыграть так, чтобы шары стали как можно ближе один к другому, и тем самым подготовить следующий удар. Но об этом позже, идет? Я медленно целюсь, задерживаясь на какое-то время в каждом положении, чтобы он мог запомнить мои движения. |
Схожі:
 | Лекция №4 Эллипс в перспективе будет выглядеть более правильным, если главный луч проходит через центр окружности. Перспективу построим в масштабе... | | Огня, выполненных в Photoshop. К сожалению, нет достаточно реалистичных,... Шаг На этом первом этапе мы создадим горящее слово как белый, повернутый на 90 градусов против часовой стрелки текст fire на черном... |
| 4. Стилизация Линии здесь переданы коротким плотным штрихом. Не ровные края линии придают живописный эффект. Стоит обратить внимание на плановость... | | Квадраты это очень популярная на Украине игра. Для игры потребуется... Квадраты это очень популярная на Украине игра. Для игры потребуется небольшая площадка в виде квадрата и мяч. Игровую площадь делят... |
| Как человек учится Все процессы обмена информацией, в которых участвует человек, можно представить в виде квадрата, состоящего из четырех частей | | Пальчиковые куклы "три поросенка" и "три медведя" |
| Федерико Моччиа Три метра над небом. Я хочу тебя Сканирование u-la,... Эта книга – продолжение нашумевшего романа Федерико Моччиа «Три метра над небом», получившего мировую известность благодаря удачной... | | Тема: «Лидерство» Человек имеет три составляющих или три уровня – дух, душа и тело. Другими словами – духовный, душевный и физический |
| Модуль питання В кожного свій приклад! Розгорнута відповідь – на основі 3ї лекції перші три фази повністю, останні три описати своїми словами |  | Рубен Давид Гонсалес Гальего Белое на черном Черным по белому Мать разлучили с сыном, сказали, умер. Через тридцать лет он вдруг воскрес из мертвых |