Юрий Поляков Парижская любовь Кости Гуманкова …Вы про Париж хотели, да на розги съехали. Где же тут Париж?
Скачати 1.54 Mb.
|
^ – Это мы! – удовлетворенно сообщил товарищ Буров и протянул ей ладонь для рукопожатия. Тут же подскочивший Друг Народов обнажил в улыбке свои заячьи зубы, протараторил что-то по-французски и, искупая мужланство шефа, галантно поцеловал руку встречавшей нас женщине. Это была мадам Жанна Лану, наш гид. – Теперь мы будем садиться в автобус и ехать в отель,– объявила она. Через автобусное окно я смог увидеть и понять главное: в Париже всего много – людей, машин, витрин, памятников, деревьев… Где-то сбоку мелькнула знаменитая башня, похожая на задранную в небо дамскую ножку в черном ажурном чулке. – Эйфелевская башня! – охнула непосредственная Пейзанка. – Это ее макет в натуральную величину,– поправил Спецкор.– Сама башня хранится в Лувре… – Правда? – усомнился Гегемон Толя, поглядев на мадам Лану. – О, нет! – засмеялась она. Отель назывался «Шато», видимо, из-за декоративной башенки, как на готическом замке. – Это неплохой отель,– сказала мадам Лану.– Должна заметить, что гостиницы в Париже – это проблема, особенно в сезон. Очень много туристов… – И очереди бывают? – оживился Торгонавт. – Очереди? – переспросила она.– Не думаю так. Сложив вещи в общую кучу, мы стали посредине гостиничного холла. Портье, статью напоминающий референта члена Политбюро, записал номера наших паспортов и выдал несколько ключей с брелоками в форме больших деревянных шаров. Друг Народов извлек из кейса утвержденный еще в Москве список и, объявляя, кто с кем поселяется, лично раздавал ключи. Расклад вышел такой: – Алла с Филиала и Пейзанка. – Поэт-метеорист, Диаматыч и Гегемон Толя. – Спецкор и я. – Друг Народов и Торгонавт. Судя по тому, что после оглашения списка оставалось еще два ключа, товарищ Буров и Пипа Суринамская заселялись в отдельные номера. В общем, типичное нарушение социальной справедливости, следить за соблюдением которой – профессия товарища Бурова. Когда все разобрали свои вещи и выстроились к лифту, Торгонавт огорченно заметил, что, наверное, считать создавшуюся очередь аргументом в коньячном споре некорректно, так как состоит она исключительно из советских людей. Для первого раза кабинка лифта уместила лишь чемодан Пипы Суринамской и в качестве привеска Гегемона Толю. Внезапно обнаружилось, что посредине холла остались сумка и авоська Поэта-метеориста, но сам он исчез. Мадам Лану и Друг Народов отправились на поиски, и, когда мы со Спецкором последними грузились в лифт, они наконец привели пропащего из бара, где он угрюмо рассматривал бесчисленные сорта пива. – Мы давно забыли запах моря! – отмахнулся от упреков Поэт-метеорист. Нам со Спецкором досталась миленькая комнатка с видом во внутренний дворик, замечательной ванной, телевизором и широкой супружеской кроватью. – Как будем спать? – спросил он.– Как братья или как любовники? – Это ошибка? – наивно предположил я. – Нет, это не ошибка, это расплата за отдельный номер для генеральши… – А почему расплачиваемся мы? – Вопросов, подрывающих основы нашего общества, прошу не задавать. У тебя нет скрытой гомосексуальности? – А у тебя? – И у меня тоже! – ответил Спецкор. Я аккуратно развесил в шкафу мой единственный выходной костюм, две сорочки и, мысленно поделив все выдвижные ящички пополам, разложил в них остальные вещи. Потом, взяв умывально-бритвенные принадлежности, пошел в ванную комнату. – Биде с унитазом не перепутай! – вдогонку предостерег Спецкор. В ванной было огромное, во всю стену зеркало, а раковина представляла собой углубление в широкой мраморной плите, являвшейся одновременно и туалетным столиком. Впрочем, это был не мрамор, а пластик. На столике лежали крошечные упаковочки мыла, шампуня и еще чего-то непонятного. Сбоку, на полке, высились стопки полотенец – от малюсенького до широченного – два раза можно обернуться. Я освежился под душем, на всякий случай пользуясь своим мылом (Друг Народов предупредил, что здесь все за деньги), а потом, протерев в запотевшем зеркале круг, как раз, чтобы вмещалось лицо, стал бриться, размышляя о том, что физиономия полнеющего мужчины незаметно превращается в ряшку, на которой трудно прочесть живые муки его души. Зато некто, страдающий, скажем, несварением желудка, взглянет на вас во всем ореоле духоборческой худобы, а в глазах у него будет светиться отчаяние падшего ангела. Женщинам это нравится. – Ну и жмоты французы! – сказал я, выходя из ванной. – Почему? – На неделю мыла и шампуня с гулькин нос дали… – Нет, это только на сегодня. Они каждое утро подкладывают. Можешь брать для сувениров,– объяснил мне Спецкор и проследовал в ванную. Перед тем как затолкать свой чемодан под кровать, я решил переложить стратегические запасы продуктов питания, собранные предусмотрительной супругой моей Верой Геннадиевной, в тумбочку. И вдруг из одного пакета вытряхнулся молоденький рыжий тараканчик. Сначала он ошалелыми зигзагами помчался по нашей белоснежной кровати, а потом вдруг замер, шевеля усиками. Я тоже замер, возмущенный столь наглым нарушением всех правил выезда из СССР. Брезгуя раздавить предателя пальцами, я поискал глазами что-нибудь прихлопывающее, а когда осторожно взял в руки глянцевый проспект отеля и размахнулся, рыжий эмигрант уже исчез. Он выбрал свободу. – Пошли получать валюту! – распорядился, выходя из ванной, освежившийся Спецкор. – А потом обедать. .. Товарищ Буров сидел в глубоком вольтеровском кресле посредине обширного номера с окнами на набережную. Перед ним, на журнальном столике, были разложены конверты и две ведомости. – Распишитесь вот здесь! – приказал он, и мы покорно поставили свои закорючки напротив цифры 300.– А теперь вот здесь! – И он подвинул к нам еще одну ведомость. – А это что? – спросил Спецкор. – По двадцать франков с каждого на представительские расходы! – строптиво объяснил присутствовавший при сем Друг Народов. – Кроме того, каждый должен сдать по бутылке в общественный фонд. – Крутые вы ребята! – не по-доброму удивился Спецкор. – Так положено,– закончил тему товарищ Буров. – А одна кровать в номере – тоже «так положено»? – голосом ябеды спросил я. – У меня тоже одна! – возразил рукспецтургруппы, озирая свой беспредельный номер, и стало ясно, что спорить бесполезно. Спускаясь вниз, в ресторан, я нетерпеливо достал из конверта три большие бумажки по 100 франков с изображением лохматого курнофея, похожего на батьку Махно в исполнении актера Чиркова. «Делакруа»,– поколебавшись, сообразил я и тихо загордился собой. Обедали мы за длинным, видно, специально для нашей группы накрытым столом. – Хорошо быть интуристом! – сказал Спецкор, озирая приличную сервировку, дымящиеся супницы и графины с чем-то темно-красным. – Морс? – спросила Пейзанка. – Сама ты морс! – нервно ответил Поэт-метеорист и придвинул к себе сразу два графина. Появилась Алла с Филиала, переодевшаяся в бирюзовое, очень шедшее к ней платье. И хотя за столом было несколько еще не занятых мест, она, не задумываясь, направилась к свободному стулу между мной и Спецкором. Сердце мое дрогнуло совсем по-школьному. Я налил из графина ей и себе – это было сухое вино. – Я очень люблю красное вино! – сказала она, пригубливая из бокала.– Именно красное – оно живое… – А наш руководитель, судя по всему, любит коньячок из общественного фонда! – кивнул Спецкор на багровую физиономию товарища Бурова. Официант, бережно склоняясь над каждым, разлил по тарелкам суп – протертое нечто, а узнав, что мы из Москвы (Друг Народов с заячьей улыбочкой вручил ему краснознаменный значок), он мгновенно куда-то убежал и вернулся, неся большую корзину толсто нарезанного белого хлеба. – Алла, у меня к вам очень серьезный вопрос,– начал я, когда с супом было покончено, а второе еще не принесли.– Скажите, если бы на рублях изображали творческих работников – художников, композиторов или писателей… Как бы вы их распределили? – Писателей? – Допустим, писателей. – А знаете,– сказала Алла,– я, когда получила конверт, почему-то подумала о том же самом. Странно, правда? – Наверное, у нас много общего,– игриво заметил я и покосился на Спецкора, но он думал о чем-то своем. – Наверное…– согласилась Алла.– Хорошо, давайте попробуем прикинуть, но только вместе… Писатели? – Писатели. – Значит, сначала на рубле… Самое трудное: с одной стороны, купюра мелкая, а с другой – ее в руках люди держат чаще всего… – Может, Гоголя на рубль? – предположил я. – Допустим,– кивнула Алла.– А на трехрублевку тогда – Тургенева. – Может быть, лучше – Лермонтова? – засомневался я. – Допустим. А Тургенева, значит, на пяти рублях? – Принимается. А кого на десятку? – На десятку? – задумчиво повторила Алла, отщипнула корочку хлеба и положила в рот. Я вдруг заметил, что мысленно называю ее не «Алла с Филиала», а просто «Алла».– Костя, а если на десятку Блока? – Может, Маяковского? – Не-ет, Блока! – Для вас я готов на все! А кто у нас тогда будет на двадцати пяти рублях? – Чехов! – не задумываясь, ответила Алла. – На пятидесяти? – Достоевский! – Тогда на ста рублях – Лев Толстой! – подытожил я. – Конечно! – обрадовалась Алла.– Видите, как все складно получилось! Складно и познавательно! Человек заглядывает в кошелек и приобщается… – И главное – облагораживается процесс купли-продажи! – добавил я.– Гениально! – А Пушкина вы на копейке выбьете? – ехидно поинтересовался Спецкор, который, оказывается, все слышал. – Действительно, мы забыли Пушкина! – огорчилась Алла.– Без Пушкина нельзя… Пока мы с Аллой горевали по поводу ущербности разработанной нами литературно-денежной системы, за столом вспыхнуло горячее обсуждение: как провести сегодняшний вечер, в программе обозначенной словами «свободное время». Большинство склонялось к тому, чтобы осуществить набег на какой-нибудь большой магазин. – Мы даже можем включить это в программу,– предложил Торгонавт.– Экскурсия «Париж торговый»… В ответ Диаматыч высказал опасение, что нас могут неправильно понять с идеологической точки зрения: – Только прилетели и сразу – шоппинг… – Выбирайте выражения! За столом женщины! – возмутилась Пипа Суринамская. Поставили на голосование, и большинством решили отправиться в ближайший супермаркет. Мадам Лану вызвалась нас сопровождать. И вдруг Поэт-метеорист хватил кулаком по столу с такой силой, что зазвенела посуда, а один из опустевших графинов даже опрокинулся. Стало ясно, что поэт бесконтрольно напился. – Мы давно забыли запах моря! – крикнул он и сжал свою голову ладонями, точно проверяя ее на спелость. А за его спиной изумленно застыл наш официант с подносом вторых блюд. Вероятно, он впервые видел, как человек вусмерть напивается сухим столовым вином. . В супермаркете я почувствовал себя папуасом, который всю жизнь молился на свои единственные стеклянные бусы и вдруг нежданно-негаданно попал в лавку, доверху набитую всевозможной бижутерией. Здесь было все, о чем только смеет мечтать советский человек, о чем он не смеет мечтать, и даже то, о чем мечтать ему не приходит в голову. – Фантастика! – воскликнула Алла, разглядывая прелестную заколку в виде стилизованного махаона.– Вы не чувствуете себя несчастным? – Нет. Мы с вами приехали из счастливой страны. Нас можно осчастливить комплектом постельного белья или килограммом полтавской колбасы… А представляете, сколько всего нужно французу, чтобы быть счастливым? – Представляю…– отозвалась она и указательным пальцем погладила махаона по глянцевому крылышку. Что в эту минуту сделал бы настоящий мужчина? Тот же Пековский или, скажем, гипотетический Игорь Маркович? Разумеется, он непринужденно взял бы понравившуюся заколку и вложил ее в прелестные ладошки. Но начнем с того, что я не настоящий мужчина, а совок, если выражаться сегодняшним языком, или ложкомой, если прибегать к изысканному словарю супруги моей молчаливой Веры Геннадиевны. Что это значит? А это значит, что судьба забросила вас в Париж и вложила в ваш бумажник три «делакруа», судьба которых предопределена еще в Москве: они должны стать дубленкой. Каждый потраченный франк может сорвать этот детально разработанный план и вызвать необратимые процессы в вашей семье. Миллионер, покупающий своей подружке остров с виллой, по сути, идет на гораздо меньшую жертву, нежели советский турист, угощающий в Париже приглянувшуюся ему даму мороженым. А махаон стоил целых 50 франков. Поэтому я горячо поддержал восхищение Аллы, но придал своему восторгу как бы музейный оттенок, словно на прилавке лежал экспонат из скифского кургана, принадлежащий государству. |
Схожі:
 | 1. Вступ до економічної теорії Женева Лозанна Париж, 1818-1823), А. Вільнев-Баржемон "Історія політичної економії, або Історичні, філософські І релігійні етюди... | | Жажда приключений… Амстердам и Париж Львов- берлин – Амстердам- дельфт... Без лишних и ненужных слов и без сомнений, моя душа огнем горит и жаждой приключений… |
| Зажег и привлек… Ланцут Берлин – Амстердам – Заансе – Сханс – Волендам Париж – Нюрнберг Заансе – Сханс – Волендам Париж – Нюрнберг (в Берліні І нюрюерзі екскурсії + шопінг) 7 днів, вартість 390 Євро + 35 євро віза (якщо... | | Все пройдет, но любовь не остынет ... |
 | Александр Иванович Куприн Париж интимный (сборник) Александр Иванович... Такой консерватор Ах, милый мой, слезы мне глаза щипят. Встают давние, молодые годы. Москва. Охотничий клуб. Тестов. Черныши. Малый... | | Определиться до 6 сентября Брест (Белоруссия), Варшава (Польша), Берлин (Германия), Брюссель (Бельгия), Париж- 3 дня (Франция) |
| Луи Жаколио Пожиратели огня Оливье Лорагюэ д'Антрэг. — Полковник Иванович. — Таинственная записка. — Галлюцинации. — Тайный трибунал. — Отъезд в Париж | | П оймайте свою стрелу Амура в Париже!!! Львов Ланцут Берлин – Париж Лувр – Диснейленд или Нормандия – Дрезден – Краков Львов |
| Прага – «Європа-парк» – Париж (2 дні) Тернополі біля Катедри. Виїзд на кордон. Переїзд до Польщі. Ночівля в транзитному готелі на території Польщі (700 км) | | Юрий Анненков Анна Ахматова Юрий Анненков Анна Ахматова Глава из книги «Дневник моих встреч» Туманы, улицы, медные кони, триумфальные арки подворотен, Ахматова, матросы и академики, Нева, перила, безропотные хвосты у хлебных... |