Юрий Поляков Парижская любовь Кости Гуманкова …Вы про Париж хотели, да на розги съехали. Где же тут Париж?
Скачати 1.54 Mb.
|
«Мы всю жизнь летаем над помойкой…» – Я вас выведу из состава группы и оставлю в Москве!..– угрожающе начал товарищ Буров. – Не надо пугать человека родиной,– заступился Спецкор.– Он исправится… Мне казалось, теперь нас загрузят в автобусы и, как в Домодедове, повезут к самолету, но я ошибся: прямо вовнутрь ИЛа вел телескопический трап – огромное полое щупальце, присосавшееся к округлому самолетному боку. Рядом с овальным входом на борт стояли улыбающаяся стюардесса и хмурый прапорщик с рацией. Я с детства люблю сидеть у окошка и тут тоже не смог отказать себе в этом удовольствии. Рядом со мной устроилась Алла с Филиала, а еще ближе к проходу – Диаматыч. Впереди нас определили тело Поэта-метеориста, которое охранял Спецкор, тут же начавший заливать Пейзанке, будто любой наш самолет, следующий за границу, сопровождают два истребителя, но из иллюминаторов их не видно, потому что один летит сверху, а второй снизу, под фюзеляжем. – Не боитесь летать? – спросил я свою соседку, щелкая пристежным ремнем. – Нет,– ответила она, что-то озабоченно выискивая в своей сумочке. – Может быть, хотите к окну? – самоотверженно предложил я. – Нет, спасибо, я боюсь высоты… Стюардесса походкой, напоминающей манекенщицу и моряка одновременно, прошла вдоль рядов, проверяя, кто как пристегнулся. – Ему плохо? – спросила она, остановившись возле расспавшегося Поэта-метеориста. – Ему хорошо! – успокоил Спецкор. Самолет, беспомощно потряхивая длинным крылом, пополз к взлетной полосе. Радиоголос сначала по-русски, а потом по-французски поприветствовал нас на борту авиалайнера «Ильюшин-62». И я вспомнил, что на внутренних линиях говорят почему-то просто– «ИЛ-62»… Потом стюардесса показывала, как в случае чего нужно пользоваться оранжевым спасательным жилетом, хотя, конечно, отличные летные качества лайнера гарантируют полную безопасность. – В каждом жилете в непромокаемом пакетике по сто долларов,– объявил Спецкор.– На случай непредвиденных расходов… – Уй, ты! – восхитилась Пейзанка. …Наконец мы вырулили на взлетную полосу, несколько мгновений простояли неподвижно и вдруг рванули вперед так, что задребезжали откидные столики и с треском стали открываться крышки багажных антресолей. – Истребители взлетают вместе с нами? – спросила доверчивая Пейзанка. – Нет, с Шереметьево-1,– объяснил Спецкор. Дребезжание прекратилось. – Летим! – вздохнул Торгонавт и вытер лицо шейным платком. – Взлет – это лишь повод для посадки! – успокоил его Спецкор. Я глянул в иллюминатор: внизу виднелись лес из крошечных декоративных деревьев (как на японской выставке растений), поселки из кукольных домиков и малюсенькие автомобильчики, наподобие тех, что начала недавно коллекционировать Вика, окончательно забросив собирание кошачьих фотографий. Решив поделиться своими наблюдениями, я повернулся к Алле с Филиала: в ее глазах было отчаяние. – Я забыла фотографию! – пожаловалась она. – Чью? – спросил я, Подразумевая, конечно, Пековского. – Моего сына… . – Странно! – пожала плечами Алла с Филиала. – Что странно? – уточнил я. – Все… Странно, что только сейчас вспомнила про сына… Обычно я думаю о нем всегда. Странно, что я забыла фотографию… Странно, что через три часа мы будем в Париже… – И, наверное, странно, что вместо Пековского лечу я? – Нет, не странно, он предупреждал, что со мной рядом будет его детский друг – чуткий и отзывчивый товарищ… Он, наверное, просил вас меня опекать? – Беречь. Говорил, что вы робкая и легкоранимая… – И поэтому вы рядом со мной? – Исключительно поэтому… – А вы не очень-то любите своего детского друга!.. – Вам показалось… Я отвернулся к иллюминатору: земля внизу была похожа на бурый местами вытершийся вельвет. Сказать, что я не люблю Пековского,– ничего не сказать. Это трудно объяснить. В классе пятом у нас, дворовых пацанов, повернулись мозги на рыцарях – «Александр Невский», «Айвенго», «Крестоносцы» и так далее. Латы мы вырезали из жестяных банок, в которых на соседний завод «Пищеконцентрат» привозили китайский яичный порошок, щиты делали из распиленных вдоль фанерных бочонков, мечи – из алюминиевых обрезков, валявшихся около товарной станции, располагавшейся недалеко от нашего двора. Я сам разработал оригинальную конструкцию арбалета, и, если удавалось достать хорошей бинтовой резины, он стрелял почти на пятнадцать метров. Сложнее всего обстояли дела со шлемами, выбирать не приходилось, и в дело шли облагороженные кастрюли, миски, большие жестянки из-под половой краски… А Пека поглядывал на наши экипировочные мучения с усмешечкой и называл нас «кастрюленосцами». Когда же, наконец, все было готово и мы разделились на Алую и Белую розы, чтобы сразиться за трон – колченогое кресло, установленное на крыше гаража,– во двор вышел Пековский. Он был облачен в настоящие, отливавшие серебром рыцарские доспехи, на голове – шлем с решетчатым забралом и алыми перьями, в руках – настоящий арбалет, заряжавшийся, как и нарисовано в учебнике, с помощью свисавшего маленького стремени. Нет, конечно же, все это было не настоящее, а игрушечное, привезенное из-за границы Пекиным дядей специально к началу большой рыцарской войны в нашем дворе. И в своих дурацких латах из-под китайского яичного порошка я почувствовал себя таким ничтожеством, клоуном, болваном, что и сейчас, тридцать лет спустя, мне становится паршиво от одного этого воспоминания. Не вынимая меча из ножен, Пека занял трон, стоявший на крыше гаража. Стюардессы обносили на выбор: минеральной водой, лимонадом и вином. Все взяли вино. Потом в проходе показался большой железный ящик на колесах, в котором, как противни в духовке, сидели подносы с едой. – Давайте выпьем за Париж! – предложила Алла с Филиала, поднимая пластмассовый стаканчик. – Давайте,– согласился я и, чокаясь, немного вдавил свой стаканчик в ее. – Знаете,– продолжала она,– для русских Париж всегда был местом особенным. От хандры ехали в Париж… От несчастной любви – в Париж… Сумасшедшие деньги прокучивать – в Париж… От революции – в Париж… А когда мы вернемся, мы создадим тайное общество побывавших в Париже! Договорились?! – Договорились. – А вы не хотите выпить за Париж? – спросила она, повернувшись к Диаматычу. – В вашей интерпретации нет,– ответил он и внимательно посмотрел на нас. – А мне ваша интертрепация нравится! – вмешался Спецкор и просунул свой стаканчик в щель между спинками кресел, чтобы чокнуться. Я огляделся. Товарищ Буров и Друг Народов приканчивали бутылку коньяка. Пипа наворачивала, так энергично орудуя локтями, что сидевший рядом с ней Гегемон Толя не мог благополучно донести кусок до рта. Торгонавт со знанием дела оглядывал плевочек черной икры на пластмассовой тарелочке, словно хотел вычислить, с какой продбазы снабжается Аэрофлот. Спецкор осторожно и заботливо, точно лекарство, вливал сухое вино в беспомощного Поэта-метеориста. Пейзанка всем предлагала домашнего сала, которое, по ее словам, месяц назад еще хрюкало. Диаматыч питался медленно и осторожно, как бы опасаясь отравленных кусков. Алла с Филиала ела красиво. А люди, умеющие красиво есть, большая редкость, так же как блондинки с черными глазами. Кстати, я все-таки рассмотрел ее глаза: они были темно-темно-карими. – Алла,– спросил я с набитым ртом.– А вы раньше знали о моем существовании? До поездки… – Конечно… Мы даже с вами встречались. Просто у вас плохая память. – Где? – На научно-техническом совете. В прошлом году. Вы делали сообщение после меня. Об этой системе – «Красное и черное». Мы очень смеялись… – Надо мной? – Нет. Над названием… Сами придумали? – Сам… – Я так сразу и решила… – Почему? – Не знаю… Внизу расстилались похожие на бескрайнюю снежную равнину облака. Почему-то казалось, вот-вот покажется цепочка лыжников… Ту конференцию я тоже, между прочим, запомнил: меня как раз после долгих колебаний назначили исполняющим обязанности заведующего сектором – и я впервые выступал уже в новом качестве. «Красное и черное» – это действительно была моя идея, но всю техническую разработку я поручил Горяеву, хотя, напутствуя меня перед вступлением в новую должность, Пековский посоветовал: первым делом уволь Горяева, иначе пропадешь. Я хорошо знал Горяева, он был потрясающе талантлив и патологически обидчив. Я вызвал его в свой новенький кабинет, проговорил с ним два часа и поручил ему разработку «Красного и черного». В двух словах: эту систему мы готовили для Министерства рыбной промышленности, и задача состояла в том, чтобы учесть все запасы осетровой и кетовой икры в стране буквально до последней икринки. Сами понимаете, социализм – это учет и контроль. Годовую работу всего сектора Горяев сделал в одиночку за восемь месяцев, не зная ни бюллетеней, ни отгулов, а сделав, вдруг смертельно обиделся: обозвал весь коллектив дармоедами, расшвырял шахматы, которыми играли два программиста, а вохровца на проходной обругал вертухаем. Между прочим, меня он поименовал «пожирателем чужих мозгов», но я не обиделся, а вохровец обиделся и на следующее утро потребовал у Горяева пропуск, чего не делал много лет, ибо не такие уж мы засекреченные и охрана больше для того, чтобы посторонние не ходили в нашу столовую. Оказалось, свой пропуск Горяев давно потерял, и когда я после истерического звонка начальника вневедомственной охраны прибежал на проходную, то застал там побагровевшего вохровца, хватавшегося за кобуру, где ничего, кроме мятой бумаги, не было. А мой совершенно спятивший подчиненный орал, что если бы у него была сумка «лимонок», то он бросил бы ее в наш ВЦ, потому что более гнусной организации невозможно себе и представить. На следующий день Горяев написал заявление и ушел куда-то, где пока знали лишь о его первом, положительном качестве. А когда вальяжный представитель Министерства рыбной промышленности и Пековский, пахнущие общим дорогим одеколоном, принимали «Красное и черное», на экране после запуска программы вместо шифра появилось красочное фаллическое изображение и хулиганская надпись, суть которой сводилась к обещанию противоестественно обойтись со всем нашим трудовым коллективом. Это был прощальный жест Горяева, вдобавок он установил в программе такую хитроумную защиту, что попытки найти и снять ее привели к самостиранию всей системы. Мы заплатили министерству чудовищный штраф, весь сектор лишился премии и тринадцатой зарплаты, а меня, разумеется, не утвердили заведующим и правильно сделали, ибо предупреждали. Супруга моя честолюбивая Вера Геннадиевна на месяц отлучила меня от своего белого тела, сказав, что обычно дебилы не доживают до тридцати, и я – уникальный случай… Когда стюардессы собирали подносы, я незаметно спрятал пластмассовые нож, вилку и ложечку, потому что Вика, несмотря на свой зрелый возраст, все еще продолжала играть в куклы. – Снижаемся! – радостно сообщил Торгонавт. Земля внизу, в отличие от наших бескрайних одноцветных просторов, напоминала лоскутное одеяло. – Капитализм,– просунув нос между кресел, объяснил Спецкор. . Когда самолет толкнулся колесами о землю и помчался по посадочной полосе, постепенно избавляясь от скорости, иностранцы, летевшие с нами, зааплодировали. – Любят западники жизнь! – прокомментировал Спецкор. – А мы? – спросила Алла с Филиала. – Мы любим борьбу за жизнь! – вставил я и поймал на себе неодобрительный взгляд Диаматыча. Наверное, каждый раз, приезжая в незнакомое место, мы чем-то повторяем свой давний приход в этот неведомый мир. Отсюда, должно быть, радостное удивление и совершенно младенческий восторг по поводу всего увиденного. По поводу огромного аэропорта с движущимися дорожками, никелированных урн непривычной формы, полицейских в странных цилиндрических фуражках с маленькими козырьками, ярко одетых детишек, лопочущих что-то очень знакомое по интонации, но совершенно непонятное по смыслу… – За границей меня всегда поражают две вещи,– громко сказал Спецкор.– Все, даже дети, свободно говорят на иностранном языке, и абсолютно все ездят на иномарках. К моему удивлению, наш багаж уже крутился на транспортерной ленте: это я определил, заметив чемодан-динозавр Пипы Суринамской. Гегемон Толя тяжко вздохнул. Паспортный контроль мы проши довольно быстро, хотя к стеклянным будочкам выстроились приличные хвосты. – Я выиграл бутылку коньяка! – радостно сообщил Торгонавт.– Мой приятель сказал, если я здесь увижу хоть одну очередь, он выставляет… – Не обольщайтесь,– разочаровал его Спецкор.– Мы пока еще в экстерриториальных водах… Потеряли Пейзанку, но вскоре нашли возле витрины, где был установлен трехведерный флакон духов «Шанель». Спецкор сказал ей, что, заплатив умеренную сумму, можно отлить немного духов в свою посуду. Слышавший это Гегемон Толя насупился и выругался вполголоса по поводу некоторых очень уж умных. – Рад вас приветствовать в Париже – городе четырех революций! – не унимался Спецкор. Поэт-метеорист, кажется, немного проспавшийся, озирался вокруг, словно человек, проехавший свою станцию метро. Беспрепятственно миновав скучающих таможенников (только на Торгонавте они чуть задержали взгляды), мы сразу попали в большую толпу встречающих, помимо букетов, они держали в руках транспарантики и таблички с разными надписями. Одна невысокая смуглая женщина с короткой мальчишечьей стрижкой размахивала над головой аккуратной картонкой: |
Схожі:
 | 1. Вступ до економічної теорії Женева Лозанна Париж, 1818-1823), А. Вільнев-Баржемон "Історія політичної економії, або Історичні, філософські І релігійні етюди... | | Жажда приключений… Амстердам и Париж Львов- берлин – Амстердам- дельфт... Без лишних и ненужных слов и без сомнений, моя душа огнем горит и жаждой приключений… |
| Зажег и привлек… Ланцут Берлин – Амстердам – Заансе – Сханс – Волендам Париж – Нюрнберг Заансе – Сханс – Волендам Париж – Нюрнберг (в Берліні І нюрюерзі екскурсії + шопінг) 7 днів, вартість 390 Євро + 35 євро віза (якщо... | | Все пройдет, но любовь не остынет ... |
 | Александр Иванович Куприн Париж интимный (сборник) Александр Иванович... Такой консерватор Ах, милый мой, слезы мне глаза щипят. Встают давние, молодые годы. Москва. Охотничий клуб. Тестов. Черныши. Малый... | | Определиться до 6 сентября Брест (Белоруссия), Варшава (Польша), Берлин (Германия), Брюссель (Бельгия), Париж- 3 дня (Франция) |
| Луи Жаколио Пожиратели огня Оливье Лорагюэ д'Антрэг. — Полковник Иванович. — Таинственная записка. — Галлюцинации. — Тайный трибунал. — Отъезд в Париж | | П оймайте свою стрелу Амура в Париже!!! Львов Ланцут Берлин – Париж Лувр – Диснейленд или Нормандия – Дрезден – Краков Львов |
| Прага – «Європа-парк» – Париж (2 дні) Тернополі біля Катедри. Виїзд на кордон. Переїзд до Польщі. Ночівля в транзитному готелі на території Польщі (700 км) | | Юрий Анненков Анна Ахматова Юрий Анненков Анна Ахматова Глава из книги «Дневник моих встреч» Туманы, улицы, медные кони, триумфальные арки подворотен, Ахматова, матросы и академики, Нева, перила, безропотные хвосты у хлебных... |