Скачати 2.18 Mb.
|
10 Мы с Клюквой курим в саду дома. Сидим на скамейке, смотрим куда-то вдаль. Наши задумчивые взгляды пробивают забор, соседний дом и все прочие преграды. Много путей на гору, а вид с горы все равно одинаковый. Я взмок от жары, весь расплываюсь, а она сухая, непринужденная. Чрезмерно спокойная или безразличная? Она будто хочет сказать: «Ты ни черта не понимаешь в моей войне с жизнью». Кожа сестры загорелая, стянутая от здешнего безжалостного солнца. Она худая и крепкая, точная копия тети, сестры отца. «Знаешь, Африка, я не представляю себя в другом месте. Вопреки всему, я считаю, мне с детьми нужно быть здесь. Я просыпаюсь каждое утро, поливаю баклажаны, и черт знает в какой раз понимаю: вот это мое солнце, мое небо, мое море. Моя земля. Все, что за этим, — не наше. Да, красивое, комфортное, но не мое, чужое. Понимаешь?» Она с детства называет меня Африка — «ты такой же теплый, но одновременно далекий», и любая ее речь заканчивается вопросительным «понимаешь». Моя сестра, мой друг. Моя. У наших ног спит Хумейра, собака Клюквы. У нее три лапы, а в глазах словно снег растаял. Сестра подобрала ее прошлой зимой на пороге жизни и смерти. Хумейра молча лежала в овраге, истекая кровью. Кто-то покалечил ей лапу, потеряв которую, она нашла самое важное. Своего человека. И у людей, и у собак одно желание — быть любимыми. «Не знаю, сестра. Я пока не задумываюсь о том, где я должен быть. Но мне здесь хорошо». И Клюква улыбается, накрыв мою руку своей маленькой ладошкой. Сегодня я приехал на родину своего детства. Никогда не задумывался серьезно, что это такое. Все же родной город — это высокая концентрация впечатлений. Не чего-то определенного, а всего сразу. Сильного, слабого, радостного и печального — таким мощным потоком, что просто захлебываешься. Когда-то я был здесь счастлив. Летом мы приезжали сюда, к тете, и я обретал ту самую свободу, которой лишены дети мегаполисов. Я гулял с высоко запрокинутой головой, рассматривал сквозь осколок зеленого бутылочного стекла корабли из облаков. Ближе к концу ужина я уже засыпал на стуле, и тетя, от платья которой пахло булочками с вишневым джемом, брала меня на руки, уносила в спальню. А там любимая кровать, накрахмаленное белье хрустит, любимые носки с собачьей вышивкой и так тесно задернутые занавеси, что темные кроны деревьев за окном больше не пугали. Почему-то летними ночами я засыпал с мыслью о приближающемся Новом годе. О времени, когда снежный вихрь разрисует окна узорами, а я буду разгадывать их, как ребусы, и в итоге они непременно сложатся во что-нибудь трогательное. Детство, прошлое — неизлечимо. «Ты молодец, что приехал. И дети, видел же, как обрадовались. Ты как, все по-прежнему один? Африка, не забывай, а что судьбе надо противостоять, что ее надо выбирать, а не плыть по течению, что счастье можно вылепить собственными руками... Мне кажется, ты сдаешься. Если уже не сдался». Кладу себе еще одну кукурузную лепешку. Она пахнет семечками и посыпана молотым кориандром. — Клюква, ты знала, что счастье по-индонезийски — «сука»? Снимает с плиты закипевший чайник, разводит мне еще одну кружку малинового морса с мятой. — Ты вместо того чтобы стебаться, лучше женись или давай сюда переезжай. Кто в городе за тобой ухаживает? Волнуюсь я за тебя. Я не понимаю, что ты делаешь. — Что? Хм... Все пытаюсь раздробить камень в груди, но не получается. — А ты поосторожнее, Африка: разбивая камень, не задень сердце. Я нахожусь здесь, на подсознательном уровне торопя время. Быстрее бы вернуться туда, в свое одиночество. Сейчас самым адекватным кажется просто уехать отсюда. Это всегда кажется правильным взамен притянутому за уши соблюдению приличий. Не из-за того, что с ними мне плохо. Когда делаешь все так, как хочет даже самый родной человек, — это не то чтобы неинтересно, но это же элементарно не твоя жизнь, и рано или поздно это обернется разочарованием. — Положишь мне с собой лепешек? — А ты разве уезжать собрался? — Да, Клюква, мне пора. Она отводит разочарованный взгляд, закусывает губу. Молчит пару минут. — Так трудно найти нужные слова, чтобы удержать тебя. Наверное, это из-за того, что я понимаю бессмысленность этих попыток. — Пойду собираться, — роняю я и выскальзываю из кухни, опасаясь растерять решимость. 11 Кондиционер в машине выдохся, раскаленное железо — и ты в нем. Странно, но я уже не ощущаю здешней жары, хотя снаружи вот-вот расплавлюсь. Полтора часа в дороге, под мышками и между ног почти море, из открытых окон — знойное марево. Соскучился по этому пеклу. Оно же из детства, когда я бегал босиком по горячему песку, вытирал заляпанные тутовником руки о белую безрукавку и боялся ходить в туалет, где вместо унитаза была гулкая дыра, из-за угрозы появления ужей. Они частенько наведывались в тетин дом, море ведь было в десяти метрах. Переползали неширокую дорогу, и все. «Они приходят, чтобы проследить, не много ли вы съели арахисовых батончиков». Так тетя объясняла появление ужей. С тех пор я не ем шоколад, не посещаю террариумы. В детстве для счастья достаточно было одного мороженого. Бензин на исходе. Въезжаю на заправку. «Полный бак?» — «Да, пожалуйста». Я иду к кассе, она в центре магазина. Душное помещение, вентилятор на потолке, утомленный кот на подоконнике и грузный мужик за кассой. Рядом стеллаж со вчерашними газетами. «Бананы от Обамы. Семья президента США выращивает фрукты и овощи у Белого дома». Ну а где ж им еще выращивать? Какая тоска. Кассир вместе со мной смотрит на газету, ухмыляется, мол, счастье не пи...дец, само не приходит. Беру из холодильной камеры два Dr Pepper, бутылку обычной воды и арахисовый батончик. Дань воспоминаниям. «С вас тридцать восемь пятьдесят... Какими судьбами в наших краях?» Обычный для этих краев любезный расспрос. «Приехал отпустить прошлое». Разглядывая кота, я сам не заметил, как сказал то, что редко говорю. Мужик заметно удивился такому личному ответу, даже привстал со стула, похлопал меня по плечу, перегнувшись через прилавок: «Братишка, если прошлое не отпускает, то оно еще не прошло!» Сам рассмеялся своей остроте и высыпал сдачу на тарелку. Горькие слова, но правдивые. «Оставьте, — говорю я. — И батончик возьмите себе, пожалуйста, мне что-то совсем сладкого не хочется... Всего доброго». Отъезжая с заправки, пристально смотрю в зеркало заднего вида. Запоминаю картинки. Включаю радио, из колонок льется «Falling into you» Дион. Я покидаю этот город с одним-единственным сожалением: я не успел привезти ее сюда. Когда женщина решает отдаться мужчине, то она непременно хочет познать его истоки. Отдаться это не единичное физическое действие, это процесс, прорастание в то, что становится самым родным. Женщине оно необходимо: знать, каким был его день до теперь уже их дня. Это для мужчины постыдно, обнимая женщину, заглядывать туда, где живут события и люди, раньше бывшие для нее настоящими. Она хотела понять меня вчерашнего, когда мы еще только шли друг к другу. Понять для нее было тем, чего нельзя спрашивать, но можно узнать, увидев или притронувшись. Находясь в сегодняшнем дне, она не вычеркивала все тягостное изо дня вчерашнего. В этом тягостном зачастую скрыт ответ. Я еду спокойно, без спешки, смотрю только вперед, не желая замечать ничего вокруг. Голова переполнена воспоминаниями двухгодичной давности. Как ее не стало. Как потом не стало той женщины с ребенком. Здесь, вдалеке от эпицентров этих происшествий, все кажется еще более несправедливым. Даже быть лицом к лицу со случившимся не так болезненно, как попытаться убежать от него. По мере того как я приближаюсь к мегаполису, я снова возвращаюсь к мысли, что проще не любить, не хотеть, не знать — не быть самим собой, быть кем-то другим. Пусть унижают другого, пусть бьют и жгут заживо его, но не тебя, ибо тебя просто нет. Есть некто другой, склеенный из боли утраченного и попыток жить заново. Опустошенный и чего-то ждущий. — Клюква, скажи, ждать-то стоит? — Стоит. Главное, в процессе ожидания не утрачивать чувства меры. Чем дольше ты ждешь, тем больше вероятность, что ты ждешь не там. — И нет этому никакого оправдания? — Почему же, Африка, есть! Иногда просто нужно больше времени. Нужно твердо знать, чего ты хочешь, и не отказываться от действий. Но если изменишь себе, откажешься от ожидания, то упустишь самое главное, самое нужное. А без него ни ждать не стоит, ни жить вообще. 12 Не жалуюсь на одиночество. Зачем, если его во мне с избытком? Мы никогда не думаем о том, чего много в настоящем. Нас вечно тянет в противоположные стороны: иногда вперед, чаще — назад. Пора бы научиться не плакать по прошедшим снам, тем более что они в чем-то были кошмарами. Вот как оно есть, так и есть. Как все идет, так и идет. Не слепой фатализм. Скорее, попытка сжиться со своими состояниями. Удручающими зачастую. Я давно не вижу ничего плохого в собственном одиночестве. Люди сильно преувеличивают значение отношений двух людей. Да, это важно, но не так важно, чтобы растворяться в терзаниях, как шипучка в стакане воды. Все гораздо проще. Есть — значит, хорошо, нет — значит, будет. А если не будет, значит, так оно должно было быть. Или не так уж сильно хотелось. По временам полезно отдаваться потоку. Цепляясь за что-то, мы пропускаем более важное. Конечно, в моем одиночестве нет вселенских масштабов. Все гораздо меньше, но от этого не менее болезненно. Мое одиночество мужское. Внутреннее. Без озвучивания мыслей, все про себя, пусть даже с немалым количеством физических контактов. Наше одиночество направленно внутрь. Не зря слово «эгоизм» мужского рода. Женщины считают, что мужчины редко способны любить кого-то, кроме себя. Мол, они сами виноваты, так как выбирают свою дурацкую свободу. Эфемерную свободу, когда не имеешь обязательств перед семьей, имея возможность в любое время залечь перед телевизором с банкой пива. «Если любишь и заботишься о ком-то, даже если это безответная любовь, ты счастлив. Мужчинам такое счастье вообще не дано», — говорят женщины, и не мне стараться их разубедить. По мне, так мужское одиночество тяжелее — из-за неиссякаемой силы, которая должна быть в нас, по всеобщему мнению. Тебе непозволительно говорить об усталости. Нельзя, ты же мужик! И тогда слова остаются в тебе, превращаются в плотные серые сугробы, которые не тают и с наступлением весны, и значительно позже. Потом переизбыток невысказанного заставляет отдалиться, уйти, потому что так легче, так не ждешь ничего ни от кого, тебя никто не оценивает. Когда-то, в самом начале своих темных прибоев, я боролся с нашествием легиона немых слов. Пытался говорить, вытряхивал из себя то, что осталось под рукавами мыслепроизводства. Люди делились на тех, кто слушал, и тех, кто пытался слушать. В результате все они отставали от моей истории, становились предсказуемыми рифмами к моим словам или вовсе уходили, убегая от моей опасной откровенности. Потом я резко прекратил попытки. Поддержку нужно искать не в друге или сигарете. В самом себе. Снимаю кеды, раздеваюсь, заталкиваю всю одежду в стиралку. Надо вымыть, отстирать воспоминания. Вытаскиваю из сумки контейнер с лепешками Клюквы — съем на ужин, в холодильнике все равно пусто. Хорошо, что дома чисто. Рыжая постаралась и опять записочку оставила. Эпистолярный роман прямо. «Убралась. Купила чистящие средства, хлеб. До встречи». Ну, убралась — и до встречи, дуреха. Несмотря на пустоту в квартире, я рад возвращению сюда. Может, из-за того, что здесь воспоминания? В них теплее, чем в настоящем. А может, в прошлом ничего нет, кроме самообмана? Клюква считает, что мужчины неподвластны самообману. «Женщины так годами могут жить. Привыкают к нему, обслуживают его, без любви, в глубоком отчаянии, потеряв себя, ради какой-то идеи — ради брака, ради детей, ради черта лысого. А у мужчин все проще. Они радуются жизни, иногда только позволив себе полить слезы над поступками, которые так и не совершили». Смотреть на себя глазами Клюквы очень необычно, с трудом себя узнаю, как в кривом зеркале. Кажется, я проживаю свою жизнь по чужому расписанию. Будто с той самой точки, когда нас с ней безжалостно разделили на два разных мира, все пошло наперекосяк. И теперь я послушно играю по готовому сценарию. Но мне почему-то совершенно беспочвенно верится в то, что, как бы хреново ни было, это пройдет. Исход в любом случае будет другим, чем-то новым. В вопросе, полон стакан наполовину или пуст, я предпочитаю вариант ответа «в стакане есть вода». Главное, что вода еще есть. Обнадеживающий реализм?.. 13 У меня день рождения, и я сижу, чуть пьяный, под айвовым деревом. Трава еще влажная после вчерашних дождей. Постелил под себя сегодняшнюю газету, она толще и тяжелее обычной — субботний выпуск. Так что пока под задницей сухо. Только бока туфель потемнели в зеленой гуще. Этот парк раскинулся в центре города, но в нем такая тишина, будто он отгорожен от суеты невидимым, но могучим забором. На мне мятый костюм, галстук болтается развязанный, несвежая рубашка. Мобильный разрядился, значит, не будет звонков с дежурными пожеланиями. Хотя кто может звонить, если у меня вообще никого нет? И это совсем не грустно. Из общества я уволен по собственному желанию. Я давно не отмечаю дни рождения, всяческими способами стараюсь скрыться в этот день. К счастью, на работе не принято отмечать такие дни гулянками. Давно ушел от самого себя в себя же. Впрочем, давно — понятие относительное. По календарю прошло два года, а как? А по мне каждый день равен месяцу. Выходит, почти две тысячи лет. Со дня ее смерти. И сегодня я сижу, уставившись в одну точку, вспоминая ее улыбку, ее слова. Живую. Губы непроизвольно произносят «люблю-люблю-люблю», а сразу затем какой-то голос в голове твердит «забудь-забудь-забудь». В прошлую оттепель я выходил из машины, было яркое солнце и пухлощекая девочка на перекрестке, разбивая лед носком ботинка, чтобы он летел широким веером на мостовую, прокричала подружке: «Хватит зимы. Красиво, но хватит!» Вот и мне сейчас хочется выкрикнуть: «Хватит!» Потому что я не хочу больше никакой красоты без нее ! Детские обиды. Но сегодня меня подмывает раскиснуть, окунуться в то, чего не вернуть. И пусть бы это был последний рывок, который удалит несчетное количество воспоминаний... Перестанет ли сквозить пронзительной болью в сердце? А почему я пытаюсь перестать помнить? И почему прошлое — такая зараза, что не выветривается вообще, даже когда жизненно необходимо? День рождения как персональный Новый год. Можно подводить итоги, строить планы. У меня их вроде бы нет. Хотя... Где-то в глубине пустого душевного колодца осталось желание, чтобы у солнца в моей жизни наконец раскрылся парашют и чтобы я помнил ее без горечи утраты. Я загадываю это желание сейчас, про себя, мысленно задуваю свечки несуществующего торта. В памяти всплывает текст утренней эсэмэски Клюквы. «Очень важно — быть довольным: миром вокруг, своим местом в нем. Самое главное в жизни — все заранее простить, Африка. Люблю тебя». Переполняюсь к себе таким чувством гадливости, что хочется стать тараканом и броситься под тапок. Своими страданиями я делаю больно тем, кто пытается быть со мной рядом. Мои дни рождения мы никогда не проводили дома. Однажды она взяла на пару суток машину, села за руль, усадила меня рядом, и мы уехали. Без готового маршрута, куда-то за город. Мы ехали по узким горным дорогам, я глядел вниз, наслаждаясь белоснежным сиянием весеннего моря. Она рассказывала что-то самое тривиальное, как правило, из детства, а я улыбался, курил, смотрел, как ветер из открытого окна играет ее волосами, и был счастлив именно в этом мгновении. Здесь и сейчас. Все же поток времени — не мое кино. У меня — мгновения. Потом мы заехали в ресторанчик под открытым небом, она выбрала в витрине фруктовую выпечку, сама воткнула в нее свечку, попросила задуть. А я не успел, меня опередил шаловливый весенний бриз. Когда мы только познакомились, я попросил ее: «Опиши себя одним словом». Она сказала: «Бриз». Мы были противоположностями. Совершенно разные, но при этом до невозможности близкие. «А я уважаю различия, дорогой. По-настоящему никто не может встать на место другого, но мы можем попытаться понять друг друга лучше и стать еще ближе». Сейчас у меня нет своего места. Я покинул его, прижался к тебе , пытаясь удержаться рядом, на твоем месте, и с каждым днем пространства становится меньше. Болезненные попытки устоять. Судьба подкидывает дилеммы, и всегда приходится выбирать — одно теряем, другое приобретаем. К черту разговоры о гармонии. Ее нет. Есть баланс между потерями и приобретениями. |
![]() | Эльчин Сафарли Мне тебя обещали Сафарли Эльчин Мне тебя обещали : роман Моему родному Чингизу Когда хочется уйти от того, что причиняет боль, кажется, будет легче, если повторишь вспять уже раз пройденную дорогу | ![]() | Эльчин Сафарли Мне тебя обещали Аннотация Это я. Скрываться и врать,... Вместил в эту историю непростой период своей жизни, когда время отняло меня у меня же. Говорить об утрате больно. Лучше о ней написать.... |
![]() | Эльчин Сафарли Легенды Босфора. Э. Сафарли Легенды Босфора Сладкая... Чайки Стамбула сопровождают тебя на протяжении всей дороги жизни. Сопровождают, независимо от того, гладкая дорога или ухабистая…... | ![]() | Эльчин Сафарли …нет воспоминаний без тебя нет воспоминаний без тебя... |
![]() | Нет воспоминаний без тебя (сборник) Эльчин Сафарли ... | ![]() | Outlook желает приятного чтения! Когда мне было шесть лет, в книге под названием "Правдивые истории", где рассказывалось про девственные леса, я увидел однажды |
![]() | Сафарли Э./ Мне тебя обещали Астрель: аст; Москва; 2010; isbn 978-5-17-071166-6, 978-5-271-32186-3, 978-5-7-071165-9, 978-5-271-32187-0 | ![]() | Outlook желает приятного чтения! vk com/look read Николас Спаркс Последняя песня Я, как всегда, хотел бы вначале поблагодарить Кэти, мою жену и мою мечту. Наши двадцать лет были изумительными, и, просыпаясь утром,... |
![]() | Эльчин Сафарли Сладкая соль Босфора Моей маме Сарае посвящаю с благодарностью... | ![]() | Эльчин Сафарли Если бы ты знал… Спасибо маме, Панде, Ей и моим бабушкам... |